|
Как мы уже говорили, Альбер Фрателлини воплощал на арене черты английского клоуна, причем в самом карикатурном виде. Артист стремился передать вторжение экстравагантности в жизнь человека, которая становилась все более неистовой, непонятной и исступленной, и достигал этого, нагнетая и нагромождая различные аксессуары, нарочито обыгрывая те или иные детали; это было в традициях английской пантомимы, сохранявшей черты, возникшие в период появления и развития машины и всего того, что было с нею связано. Вот почему упрек, высказанный Гюставом Фрежавилем сразу же после появления Фрателлини в цирке Медрано, продолжал сохранять свою силу. Ведь если Франсуа и Поль подчинились вкусам зрителей французских цирков, то Альбер не мог отказаться от созданного им персонажа; сделай он это, артист потерял бы всю свою оригинальность и всякое основание выступать в составе трио, так как партнеры прекрасно обошлись бы без него.
Озабоченный тем, чтобы сохранить в трио роль, ничем не уступавшую ролям братьев, Альбер прибегал для этого к чисто внешним приемам. Он то и дело исчезал с арены и тотчас же возвращался в новом, поражающем воображение наряде; при этом, в отличие от своих партнеров, он с начала и до конца подчинялся первому закону цирка: молчанию. Очень редко какое-нибудь восклицание, шумный вздох, протяжный и тяжелый, неясный стон присоединялись к звонкому высокому голосу Франсуа. Почти постоянное молчание Альбера придавало игре артиста характер торжественной серьезности. Его появление на арене встречали смехом,- таким неестественным, неожиданным и комичным казался клоун. Его огромная каскетка, широкое и длинное, сшитое не по росту платье, тупоносые башмаки, едва выглядывавшие из-под широченных панталон,-все это превращало Альбера в бесстрастного, как бы лишенного внутренней жизни человека. Созданный Альбером образ никогда не менялся, словно окостенел. Между тем его братья буквально потрясали своим красочным многообразием. На густо напудренном лице Франсуа и на почти лишенной грима физиономии Поля зрители без труда различали чувства, обуревавшие артистов; но на лице Альбера ничего нельзя было прочесть: то была маска автомата, на которой бессмысленно вращались глаза. Цирковое зрелище можно уподобить фильму, снятому по принципу замедленной съемки, в котором шаг за шагом запечатлен ряд последовательных движений, причем главный интерес не в том, чтобы показать крупным планом то или иное движение, а работу всего тела. Когда мы смотрим, как гимнаст подтягивается на руках, а потом работает на кольцах или на трапеции, то мы постигаем его мастерство, лишь видя весь номер в целом; если бы мы вздумали следить только за работой мускулов его рук, абстрагируясь от остальных движений акробата, то такое зрелище не пробудило бы в нас никакого интереса. Пантомима, сопровождаемая прыжками,- это, в сущности, всего лишь условная манера выражения чувств с помощью мускулов. |
